Существует теория «ошибки выжившего». Ее идея в том, что нельзя делать вывод лишь на основании опыта победителей. Если хотите узнать правду – спросите проигравших.
Например, мы судим о доброте дельфинов, исходя из опыта тех тонущих, кого эти животные толкали к берегу. И не учитываем опыт тех, кого дельфины толкали в обратном направлении.
И эта же теория работает в отношениях украинцев с государством.
Для иллюстрации: в российском коллективном бессознательном «власть» и «государство» неделимы. Они плоть от плоти друг друга – подобно змее, кусающей себя за хвост. А потому смена власти для российского обывателя равноценна атаке на государство.
Об этом пишут сами российские авторы. Что голосование за действующего президента – это голосование за государственное статус-кво. Причем, как имущественное, так и политическое. Это – голосование за границы и депозитную ставку, флаг и инфраструктуру.
Любое предложение что-то изменить пугает российского обывателя. Потому что в его представлении начать могут с ревизии коррупционных схем, а закончить – пересмотром ядерного статуса.
Травма 1991-го столь велика, что в России дискредитированной оказалась сама идея «перемен».
И Владимир Путин в этом смысле – олицетворение той самой «стабильности», которая позволяет прятаться от ответственности. Не нужно ничего менять. Не нужно ничего переделывать. «Им видней».
А в Украине все строго наоборот.
В отечественном бессознательном «власть» и «государственность» разведены по разным краям спектра. И для украинского обывателя нет ничего более крамольного, нежели призывы «не раскачивать лодку».
Именно эта готовность идти до последнего сделала возможным Майданы. Властный призыв «астанавиться» не возымел никакого действия. Потому что для обывателя идея свержения «власти» не несла в себе никаких связок с возможной угрозой для государственности.
В результате, улица победила. Впрочем, справедливости ради нужно сказать, что украинские институты – при всей их слабости и аморфности – тоже устояли.
В итоге, оба Майдана создали у нас тот самый эффект «ошибки выжившего».
Нам кажется, что любая внутриполитическая схватка не приведет к краху государственности.
Мы привыкли, что любые потрясения не чреваты хаосом. Опыт столетней давности слишком далеко – и мы даже не пытаемся делать из него какие-либо выводы. А потому не ощущаем границ допустимого в схватке за «светлое будущее».
Надежда Савченко собиралась расстрелять парламент? Так им, поделом!
У протестующих нашли боевые гранаты? Во-первых, ложь, а во-вторых, давно пора!
Военная хунта и массовые расстрелы? Ну разумеется!
Украинский обыватель убежден, что в борьбе с властью все средства хороши. Включая те, что ставят под угрозу само тело украинской государственности. А потому в борьбе с президентом под удар идет институт президента. В борьбе с депутатами – институт парламента. И далее по списку.
Украина любит противопоставлять себя России. В том числе – в готовности менять реальность, не считаясь с издержками. Раз уж у них – тотальный застой, то у нас – тотальная вольница.
Мы слишком увлеклись крайностями, забыв о том, что правильная модель – это не обязательно та, что на противоположном полюсе от российской.
Те страны, на которые Украина стремится быть похожей, давно уяснили, что власть и государство разведены. И потому смена первой не приводит к угрозам для второго.
Но при этом, в отличие от нас, в битве за власть они не готовы ставить под удар институты. Просто потому, что эти институты – при всем их несовершенстве – попросту не имеют альтернатив.
Противники Дональда Трампа не торпедируют президентский пост. Оппоненты Терезы Мэй не обесценивают британский парламент.
Уважение к институтам не равно авторитаризму. А преемственность политики не тождественна стагнации.
Нам кажется, что в нашей борьбе за будущее мы рискуем лишь недостатками.
Что достоинства быта – это константа, которая никуда не денется.
Что вода из крана не перестанет течь, поезда не перестанут ходить, а товары из магазинов не исчезнут. Забывая о том, что все это возможно лишь потому, что институциональная Украина продолжает существовать.
Мемуары столетней давности отрезвляют. То, во что превращается страна без государства – это Сомали. Когда оружие становится социальным лифтом, а единственный возможный институт – это институт насилия.
В одном из фантастических романов пилотам самолетов запрещалось играть в симуляторы. Лишь потому, что симулятор дарил иллюзию, что любую ошибку можно переиграть.
Достаточно лишь вернуться к последнему сохраненному моменту. Порой кажется, что мы уверовали в свою способность переиграть любую ошибку.
В этом смысле мы похожи на людей, которые разбирают боевые снаряды на металлолом. «Тридцать лет так делаем, и ничего».
Проблема лишь в том, что в случае ошибки о ней попросту некому будет рассказать.
- dsq_needs_sync:
- 1
